вот в конунгов двор меня не пускали. Рогенда запретила, а Рагнвальд не знал, потому и не отменил женин запрет. Так что я выловил Варди, Магнусова напарника, и спросил, что там да как.

— Плохо всё, — ответил парень, усевшись за стол в доме Ньорда.

Вот тоже… Мой ровесник, а ростом и статью как двадцатилетний, те же пять рун и три серебряных браслета на правой руке. Словно я один недомерком расту.

— Проникла кровь черного гарма внутрь Магнуса. Ула, орсова женщина, мазала раны травами, смешанными с коровьим навозом, чтобы вытянуть яд. Потом резала ему руки и ноги, чтобы яд вытек. Я сам видел, как из его ран сначала текла черная жижа, а уж потом пошла красная кровь. Но он всё не просыпался. Ула говорит, что какая-то часть гармовой крови попала в сердце Магнуса и не хочет вылезать. Его поят медовой водой, моют в отварах, наговаривают изгоняющие тварей висы, но без толку.

— А жрец? Жрец что говорит?

Старики еле дышали, боясь пропустить хоть слово. Благодаря моим гостям, они были самыми знающими во всем околотке, и соседи не раз выжидали, пока я уйду из дома, чтобы забежать с угощением и расспросить стариков о новостях. Тулле они почему-то не боялись, и тот потом со смехом пересказывал их разговоры.

— Жрец сказал, что нужно притащить сердце черного гарма, сжечь его и дымом окурить Магнуса, чтобы рассеять дыхание Бездны. Так и сделали. Воняло оно, как будто свинью жарили. Но не помогло. Тогда жрец сказал, что поможет сердце другой твари, и лучше — морской. Мол, морские твари с лесными враждуют.

— Тоже сжигать будут? — спросил я.

— Не, его нужно скормить Магнусу.

— Так ведь нельзя! — вырвалось у Ньорда, но он тут же прихлопнул рот ладонями.

— И правда ведь нельзя, — согласился я. — Магнус же не на десятой руне. У него пока нет такой силы, чтобы победить волю Бездны. Он же измененным станет. Даже не изменившимся, а измененным.

— Вот и Рагнвальд-конунг так сказал, — кивнул Варди. Он и впрямь сильно переживал за друга. — Но жрец говорит, что сумеет угадать, сколько нужно дать Магнусу. Говорит, что воля морской твари будет сражаться с духом черного гарма, и когда один из них победит, то явно ослабнет. И тогда Магнус сможет сломить оставшегося.

— И станет хельтом?

— Вот и Рагнвальд-конунг так спросил. Но жрец говорит, что не станет. На десятой руне всё равно нужно твариное сердце. А еще говорит, что Магнус на руну слабже может стать. Уже сейчас часть его силы съедена черным гармом. И если затянуть дело, то вся его сила будет проглочена, и тогда Магнус станет безрунным, как трэль. А благодать второй раз уже не дадут.

— Тогда надо делать. Лучше помереть хускарлом, чем прожить всю жизнь безрунным.

— Вот и Рагнвальд-конунг так решил. Сегодня утром хельты уехали на рыбалку к морю. Через весь фьорд. Поговаривают, что и кого-то из ваших ульверов взяли с собой.

Мы с Тулле переглянулись и одновременно сказали:

— Рыбак!

Я наскоро поблагодарил Варди, предложил ему угощаться, а сам помчался к дому, где зимовал Альрик. Тулле со мной.

Стоило мне ворваться в дом, как Видарссон отпрыгнул подальше и схватился за поясной нож. Зато Сварт не испугался и радостно похлопал меня по плечу.

— Так и знал, что ты придешь. Услышал про зимнюю рыбалку?

— Рыбака забрали? — спросил Тулле.

— Ага. Альрик и Вепрь с ним пошли. Хёвдинг сказал, что не даст в обиду своего хирдмана.

— А чего нас не позвали?

— Да там кого ни возьми, бесполезным окажется. Ты бы видел, кто из конунговой дружины отправился. Во-первых, сам Рагнвальд, во-вторых, все хельты, включая северян, в-третьих, один сторхельт. Даже десятирунный хускарл был бы мелковат.

— Кого ж они там вылавливать собираются? Праматерь Скирира?

Сварт хохотнул, как никогда похожий на троллиху, которую я когда-то заколол. Та же мохнатость, схожий запах, тот же сплюснутый нос и мощная челюсть.

Охотники-рыбаки вернулись лишь на четвертый день, таща на себе здоровенные тюки с тюленьим мясом. Сторхельт волок одно щупальце. Махонькое такое, длиной с драккар на тридцать пар весел.

Рагнвальд же вернулся с сердцем морской твари раньше. По слухам жрец особым образом приготовил его, перемолол в кашицу и влил в горло Магнусу. Тот едва не подавился, но сожрал. Потом его день колотило, бросало то в жар, то в холод. Старики говорили еще про вырастающие и отваливающиеся щупальца, про рога на лбу, про перемену цвета кожи, но то, думаю, были байки. Хотя как знать…

И через день Магнус очнулся. Пятирунный, но живой и целый. Первым делом, он спросил про черного гарма и про меня. Только тогда меня впустили в конунгов дом.

Не хотел я туда идти… Не любил я видеть больных людей. Недаром же говорят, что все хвори на нас насылает Бездна, и кто много болеет, значит, душа его к Бездне склоняется. И хоть Магнус не был виноват в нынешних бедах, я не хотел видеть его слабым.

Конунгов сын встретил меня стоя. Уже хорошо, что не в постели. Побледнел, лицо осунулось, волосы даже как-то потемнели, но всё тот же Магнус. Разве что пропал восторженный огонек в глазах да исчезла улыбка, вечно таившаяся в уголках рта. Словно кровь черного гарма смыла его наивность и проявила взрослого мужчину.

— Кай, — серьезно поприветствовал меня он. — То была моя вина. Я знал про черного гарма. За жизнь благодарить не стану, ты не сбежал бы, даже будь на моем месте кто-то другой. Благодарю за бой плечом к плечу.

С этими словами он снял с предплечья серебряный браслет и протянул мне.

Вот и всё. Напрасно его мать всполошилась из-за монеты. Больше не будет тянуться ко мне восхищенный подвигами мальчик. Друг никогда бы не одарил браслетом друга, это право владетеля. Конунга. Ярла. Хёвдинга. Дав браслет, Магнус показал, что я всего лишь один из его людей, кого можно хвалить, одаривать, ругать и наказывать. Тем лучше.

— Ещё прошу отдать шкуру черного гарма мне. Могу заплатить сколько пожелаешь.

Я криво усмехнулся, глядя на вчерашнего мальчишку снизу вверх.

— Плата не нужна. Пусть только вернут плащ из шкуры снежного волка.

Магнус оглянулся, кивнул, и рабыня принесла сверток белого меха. Мех вычистили от крови, и шкура выглядела лучше, чем раньше.

Я склонил голову, взял плащ и ушел.

* * *

Короткие зимние дни тянулись едва-едва и в то же время промелькивали незаметно, так как отличались друг от друга не больше, чем яйца одной курицы. Проснуться,